Книга Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман

Аарон Майер собирался пробыть в Гамбурге до Хануки:

– Мой контракт действителен до Рождества, – сказал он Хане, – потом я съезжу в Мон-Сен-Мартен, увижусь с Тиквой, – юноша улыбнулся, – а дальше меня ждет Бремен…

Сидя на подоконнике его студии, Хана затянулась сигаретой:

– Место здесь хорошее… – хмыкнула девушка, – а хозяин, судя по всему, решил обосноваться в Нью-Йорке. Какая ему разница, кто перечисляет арендную плату, ты или я…

Очистив половину комнаты от вещей, они использовали помещение, как репетиционный зал. Хана привезла на Монмартр гитары, флейту и аккордеон. Фортепьяно на седьмой этаж, по крутой лестнице, было никак не затащить:

– Ладно, – девушка встряхнула черноволосой головой, – у Момо стоит инструмент, и я всегда могу заниматься в Консерватории…

Аарон хотел сказать, что на набережной Августинок имеется бехштейновский рояль, но прикусил язык. Юноша понимал, что Хане не очень хочется обретаться в апартаментах покойного дяди Мишеля. Ему, как сыну Клары, на набережную вообще хода не было, однако он знал, как себя чувствует Хана:

– Тем более, сейчас Джо уезжает на край света, в джунгли. Когда он работал в Мон-Сен-Мартене, он часто появлялся в Париже. Хана не ощущала себя приживалкой, да и дядя Мишель никогда бы такого не позволил… – девушка редко говорила о тете Лауре:

– Она на меня не обращает внимания, – заметила однажды Хана, – я для нее словно мебель, то есть не мебель, а служанка. Мы все за ней ухаживаем, но Джо раньше дома не было, а Пьеру всего четырнадцать лет. Не в его года жить под одной крышей с… – оборвав себя, Хана заговорила о чем-то другом:

– Пусть они это скажут, – гневно подумал Аарон, – тетя Лаура сумасшедшая. Она и раньше была не в себе, а с гибелью дяди Мишеля у нее с головой стало совсем плохо… – Хана однажды махнула рукой:

– У нее своя спальня, ванная, мы приносим ей поднос и оставляем под дверью. Она забаррикадировалась комодом, не снимает темных очков и носит в комнате плащ с капюшоном. Но хотя бы нет опасности повторения случившегося в прошлом году… – никто не называл поступок Лауры попыткой самоубийства, – она наглухо задернула шторы и не подходит к окнам… – Лаура не позволила Кларе с детьми прийти на похороны Мишеля:

– Хана сказала, что она устроила истерику, орала на дядю Джованни, что не потерпит присутствия авантюристки на кладбище… – Аарон тоже взял папиросу, – я, маленькая Лаура и мама вместо Пер-Лашез отправились в Лувр… – Адель и Генрик не могли приехать из-за гастролей, но прислали соболезнования:

– И Сабина не могла вырваться из Копенгагена. У Инге шел важный опыт в институте, а у нее был показ осенней коллекции… – Аарон хлопнул себя по лбу:

– Я дурак. От Гамбурга рукой подать до Дании… – спрыгнув с подоконника, Хана прошлась по комнате:

– Я все думала, когда ты это вспомнишь… – смешливо сказала девушка, – а еще маэстро Авербах играет на вручении Нобелевских премий в этом году… – Аарон потянулся за тетрадкой:

– В начале декабря. Устроим маленький сбор семьи Майер-Авербах-Эйриксен… – Хана отогнала тоскливую боль в сердце:

– У них семья, то есть у меня тоже… – девушка вздохнула, – но Джо, наверное, женится на Маргарите и останется в Африке. Виллем тоже женится… – в письмах она аккуратно спрашивала у Фриды об Аароне Горовице. Кузен, как выражалась Фрида, служил в достойном армейском подразделении:

– Все ждали, что он станет машгиахом на кухне, однако он прошел отбор в бригаду Голани и получил коричневый берет. В бригаде он один из религиозных солдат, о нем даже была передача по радио… – Хана сплела хрупкие пальцы:

– Он тоже женится после армии, но не на мне. Я вообще никому не нужна… – она подавила рыдание. Летом театры закрывались, Хана выступала с частными концертами в кабачках и на вечеринках. Она получала цветы от зрителей, но никто никогда не приглашал ее в кафе или кино, не предлагал проводить домой:

– У всех девушек есть парни, – она мимолетно закрыла глаза, – в кафе все сидят по парочкам, а я все время одна… – она очнулась от веселого голоса Аарона Майера:

– Инге пока Нобелевской премии ждать не стоит, и режиссерам в театре ничего такого не дают… – Хана невольно рассмеялась:

– Иди на съемочную площадку, где можно получить Оскара. Тупица теперь тоже лауреат… – Генрик летал в Америку на вручение новых премий, Грэмми:

– Лучшее сольное выступление классического музыканта… – Аарон внимательно посмотрел на Хану, – за рок они тоже установили премии… – девушка отмахнулась:

– Это дело долгое. Надо создавать себя имя, гастролировать не только в Европе, но и в Америке… – засунув руку в карман черных брюк, Хана вытащила на свет губную гармошку. Выдув мелодичную трель, девушка велела:

– Вари кофе и начинаем. Сначала Кафка, потом немецкая пьеса, а потом гамбургское кабаре… – в приоткрытую дверь студии послышались шаги. Кто-то пробормотал на иврите:

– Лифта в этих трущобах ждать не стоит… – Хана крикнула:

– В этом доме жил Модильяни, Иосиф… – светловолосая голова просунулась в дверь. Розы он держал наперевес, словно винтовку:

– За сорок лет с его смерти здесь ничего не изменилось, – сочно сказал кузен, – я вам не помешаю, я ненадолго… – стянув беретку, он по-хозяйски переступил порог студии.

При ремонте кухню на набережной Августинок оборудовали мощной американской электрической плитой. Под беленым потолком повесили привезенный из заброшенной гасконской деревни закопченный дубовый брус. Стены выложили керамической плиткой, выполненной по эскизам Пикассо и Майоля. На брусе развесили антикварные медные сковороды, связки сушеного красного перца и чеснока.

Джо вытер тыльной стороной руки глаза:

– Всегда, ты, Пьер, ухитряешься выбрать самый злой лук на рынке… – провизию в квартиру доставляли раз в неделю, однако Пьер бегал на Правый Берег за овощами. Подросток, подпоясавшись полотенцем, чистил картошку:

– Сэм посоветовал, – хмыкнул младший брат, – для петуха в вине нужен острый лук, а для рыбы, наоборот, мягкий. Между прочим, – он указал ножом на конверт со швейцарскими марками, – Сэм мой ровесник, а ушел из школы и учится в поварском колледже…

Джо перевернул тушащуюся курицу:

– Полицейского колледжа пока не придумали. Заканчивай спокойно лицей святого Людовика, поступай в Эколь де Лувр… – Пьер помотал белокурой головой:

– Я сначала пойду в полицию рекрутом, когда мне исполнится семнадцать лет. Эколь де Лувр от меня никуда не убежит… – Джо повернулся к брату:

– Твой отец был не против твоей службы в полиции, но если ты хочешь отыскать семейную коллекцию, и вообще… – Джо повел рукой, – тебе надо разбираться в искусстве, в истории… – Пьер выпятил губу:

– По истории я лучший в лицее. Занятия живописью и реставрацией я не брошу, но я не хочу сидеть на студенческой скамье, когда можно приносить пользу стране…

Джо сомневался, что от семнадцатилетнего регулировщика уличного движения будет большая польза, но не хотел спорить с братом:

– Я надолго уезжаю. Пьеру важно ощущать свою ответственность, у него на руках мама… – Джо не заглядывал в комнаты матери:

– То есть я туда захожу только для уборки… – Лаура отказывалась делать что-то по дому, – но ничего опасного у нее нет, даже в ванной. Все будет хорошо, мама придет в себя…

Он чувствовал вину за отъезд. Мать ему ничего не говорила, но Джо видел, что она недовольна. В комнатах Лауры стояла полутьма, однако она не снимала черных очков и просторного плаща с капюшоном, надвинутым на лицо. Джо нашел у нее на столе список, начинающийся хорошо известной ему фамилией:

– Мама считает, что фон Рабе выжил, что именно он убил дядю Мишеля и сейчас охотится за ней… – он вспомнил усталые голоса тети Марты и дедушки Джованни, оставшихся на набережной Августинок после похорон:

– Лаура, я понимаю твое беспокойство, – почти ласково сказала тетя, – я разделяю твое горе. Я тоже уверена, что Мишель погиб от рук фон Рабе, но я не думаю, что ты или твои дети находитесь в опасности… – Джо не разобрал, что добавил дед, но мать резко ответила:

– Даже разговора быть о таком не может. Пьер наследник отца, он должен расти во Франции. Мы не уедем, не спрячемся. Тем более, – почти издевательски хмыкнула мать, – ты,